Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Или лучше попроси кого-нибудь, вон Махно, приличный человек, он не откажется. Махно как раз в этом время смотрел в их сторону, хотя и издалека, но как-то смог спросить шепотом и с полуулыбкой:

— Чего? Соку? Вишневого? Сейчас принесу. — Он посовещался с Аги, и она только сказала:

— Мне тоже, и тоже вишневого.

— Белые, — про себя успел подумать Эсти, — а пьют красный сок.

Для маскировки, уверен. Напряжение нарастало. Тем более Фрай опять заблеял, чтобы перебить настрой Жены Париса к Распутину:

— Ты помнишь пела мне песню, как соблазнил её пастух, а точнее, — и пропел кстати:

— Я тебе спою задушевную песню мою-ю.

Но она выбрала Распутина, и даже залезла на стойку, с которой и бросилась в его раскинутые объятия. Который, не раздумывая более ни минуты, и утащил Жену Париса в банкетный зал, ставший, между прочим, не очень счастливым для Коллонтай. Фрай пришел в бешенство, называемое в местных кругах беркерсиерством. И. И, о ужас! сожрал Елену Прекрасную, спокойно, так как дело ее пока что не касалось, распивавшую коктейли, в этот раз, кстати:

— Огненный шар.

— Жаль, что не голубой, — только и успела она сказать. И Фрай открыл огромную, как у Медузы Горгоны пасть и проглотил этот отважный Цветок Счастья. А Распутин в это время уже поставил Жену Париса на банкетные, так сказать, стулья, и многое, а точнее, почти всё успел снять, как на стене — в его голографическом виде, появился:

— Портрет Воллара, — во всей его неприкрытой красе:

— Большой рот, черная борода, лысые волосы, маленькие, посаженные почти друг на друга глаза.

— Ай, не он! — воскликнула Жена Париса, но ее Ай был перекрыт тройным Ай Распутина, так это с диким воем:

— Ай, ай, ай. — Или по-другому:

— Ая-яй-й! — и вроде бежать. Куда? Позвонить в милицию, что, мол, убивают на дому, больше не могу? Но на этот раз ясно:

— Не потому что обожрался Зеленого Змея, а в сердце, как Кощею Бессмертному попала ему заноза отравленная. Но, правда, тут же отпустила. И знаете почему? Елена Прекрасная не закончила еще своё дело, и разрядила свой кольт сорок пятого калибра американского производства:

— Изнутри. — Более того, смогла даже перезарядить остававшуюся в ее распоряжении еще одну обойму для барабана.

— Проклятая наймитка, — сказал Эспи, похлопав Фрая по спине, а потом и по груди, так как не знал точно, как надо хлопать, чтобы пули поглубже вошли в его необъятное тело. И добавил:

— Думаю, пули были отравлены.

— Да, — согласились некоторые, — просто так бы он не сдался.

— А ведь она сражалась за Царицын вместе с Котовским.

— Значит, он тоже предатель, его надо найти, — сказал Ленька Пантелеев, чем очень расстроил Нику Ович, которая всю жизнь мечтала навсегда уйти от красно-зеленых к белым. Она думала и Ленька, ее последний друг сердешный за белых, а он, паскуда, оказался агентом контрразведки полосатых. Ну и, как говорится:

— Получи. — Ника подняла, потерявшее свой стержень тело Леньки на вытянутые руки, и опустила, присев и отставив одну ногу назад:

— На колено другой.

— Нате-с, получите, это ваше. Аги осмотрелась, и тоже сказала Махно:

— Чё ты таскаешь ей соки? — она кивнула в сторону Камергерши. — Или тоже захотел через коленку хребет сломать.

— Кому? — не понял Махно.

— Тебе, понял, кому еще. Прекрати здесь шестерить.

— Ты не поняла, я навожу мосты, хочу узнать, все ли они на самом деле белые, — Нестор кивнул в сторону оркестра, где рядом так и сидели Камергерша, Дроздовский и Врангель.

Далее, Фрай изрыгает из себя целый отряд покойников. Кто это?

Жена Париса влетела в бар, как подстреленная птица, бросилась на колени, и подняла голову убитого изнутри Еленой Прекрасной Фрая:

— Убит? — спросила она, как будто это было и так неочевидно.

— Кто убит? — спросил Фрай, и открыл один глаз, и поднял голову, прислушиваясь к пролетающим над кабаком Ритц аэропланам французско-английского производства. И даже слабо пропищал:

— Наши?

— Хрен его знает, надо разобраться, — холодно ответил немного, так сказать, разочарованный вторым явлением этого, этой Медузы Горгоны, Эсти. Пока некоторые думали, Фрай выпил поднесенный Женой его, так сказать, Париса стакан, и ясно, что не самогонки пусть и Шотландского производства, а, как шепнула Аги Махно:

— Чего-то получше.

— Думаю это было секретное зелье с Того Света, — не думая ответил Махно. И добавил: — А жаль.

— Жаль, что не тебе его дали?

— Да. И знаешь почему? Боюсь, как только я начну, так сразу же и кончу.

— Почему?

— И знаешь почему? Еще в детстве одна цыганка мне нагадала, что отправят меня когда-нибудь в Париж. И добавила:

— Но только будет он, к сожалению, на Том Свете. Встретят, как говорится, друзья с распростертыми объятиями, но только, как Прохорова:

— Покойники в новых красивых рабочих костюмах, в которых, как он же рекомендовал им вместо большой и хорошей зарплаты:

— Можно ходить даже в гости.

— Вот те и Париж, это вам не Хемингуэй с его Сарой Бернар, то бишь Госпожой де Сталь, любительницей:

— А нет ли у вас чего-нибудь новенького. — Под юбкой домработницы.

— Нравится, — ответила Агафья, — но естественно:

— Не всем, не всем. Лёва вон тоже всё искал новости в художественных произведениях своих противниках, но находил, как он говорил:

— К сожалению, одно тока шарлатанство. — В том смысле, что и я бы так тоже хотел:

— Но у меня, к сожалению, не получится. И в результате дождался новенького, а именно иво 17-го года. И сам же убежал от узаса на:

— На дальней станции сойду, авось туда еще не добрались инопланетяне с Альфы Центавра вместе с преследующими их полосатыми. Как грится:

— Я один — я вышел на подмостки — почесать свой хвост о дверной косяк.

И точно, произошло то, чего никто не ожидал, а именно это:

— Фрай изрыгнул из своей неожиданно опять ставшей огромной пасти, как у Медузы Горгоны, трех богатырей полосатого производства, бывших уже когда-то покойниками.

— Вот вам и Прохор Ад-р-р-р-и-Ян! — вот вам и иво-инь новые костюмы, в которых можно ходить даже в гости.

— Пришлись-с, — поддержала разговор Махно и Аги Камергерша — прямо так: на расстоянии.

— К нам гости! — даже радостно толкнул Дроздовский Врангеля локтем. — Сразимся?

— Что?

— Я говорю, не спи, брат Одиссей, кажется, приехали, наше время пришло. И все, кроме Распутина в банкетном зале, заказавшего себе и уже хлебавшего мадеру прямо из тазика, и мечтавшего о повторении того, что:

— Уже было, — но, к сожалению, не в полном объеме.

— Ти-жа-ло-о, — пропел он, и потер сладострастно коленки друг о друга. И кроме Эспи, который тоже ничего не делал, и ни к чему не готовился, а только подзуживал окружающую действительность к окончательному проявлению чувств, а попросту говоря:

— Перехода их, как количества, в качество действия. Махно, к сожалению, растерялся:

— Белый он все-таки в создавшейся ситуэйшен, или опять уже полосатый, красно-зеленый. — И был взят в плен одним из оживших трех богатырей, а именно Дыбенкой, которого Аги все же успела зацепить мечом за ухо, и он, отбежав на несколько шагов назад к барной стойке, рявкнул:

— Этого потом отправим на переделку. А Аги ответила:

— Ишь ты, как соображает, а умирал практически альцгеймером. — Чем его очень разозлила. Дыбенка пошел на нее, и тоже взял в плен, отбросил меч, и провел Переднюю Подсечку в падении, перешел на удержание, связал, отвел в банкетный зал, и продал Распутину за простое благословение. А этот как будто, а точнее, именно и ждал какого-нибудь жертвоприношения:

— Бросил, как грится, всё, и потащил сначала в один угол, потом в другой, но не успокоился, а пролетел, как баба-яга почти, в том смысле, что достаточно быстро, чтобы никто его не заметил с ней:

— Опять через кухонную раздачу, и туда подальше к заднему проходу, в колбасный холодильник, откудова не очень давно сбежал Амер-Низи. Ныне, как известно, так и висевший на центральном проходе, как пустая вешалка. Так что если бы Махно в случае чего захотел взять ее взад себе, пришлось бы долго искать, где она, где она. Но, скорей всего:

— Бесполезно. — Ибо что может сделать богатырь против колдуна?

Неизвестно, однако.

Глава 61

Однако, да, на обратном пути Дыбенка не полез опять через бар и его переднюю стойку, а вышел, как человек опять мимо банкетного, и хотел оставить уже по левому борту невидимый, а скорее всего, просто-напросто отсутствующий оркестр, и его не то, что:

— Окликнули, — но прямо перед ним стояла Камергерша.

— Уйди с дороги, зараза, — мягко сказал он, — потом я займусь с тобой вплотную. — Но эта Пенелопа — как просила называть себя в последнем в этой жизни бою дама сердца Врангеля — Одиссея — провела Дыбенке Заднюю Подсечку, и пока он еще падал на спину, накинула на ногу петлю, а другой конец веревки перебросила через балку на восьми-десятиметровой высоте — таким образом, подвесив его, как тушу старой коровы: